Nativité

Nativité

Translate

samedi 11 janvier 2014

I CAN NO LONGER REMAIN SILENT





I CAN NO LONGER REMAIN SILENT

 


 

For a long time, I turned a blind eye to the evolution of the Russian Church. I identified the Moscow Patriarchate with the Church. Like a child before his father’s nudity, terribly embarrassed by his indignity, I inclined my face toward her. Today, after the double declaration of the Moscow Patriarchate on the 26th of December 2013 concerning the events in Ukraine and on the issue of primacy in the Church, I can no longer keep quiet. Today, I can no longer consider the Moscow Patriarchate as the legitimate structure representing the Russian Church.

It has been a while since I denounced the Moscow Patriarchate’s inappropriate pretensions to jurisdictional power over the Ukrainian Orthodox Church. It effectively suffices to consult a manual of history to establish that, if there is a ‘Mother Church’ for the Ukrainian Orthodox Church, it could only be the Church of Constantinople to which Prince Wolodymyr turned in 988. We know how much the Ukrainian Orthodox Church suffered at the beginning of the 1990s for not having received recognition of its autonomy. Three churches were born in Ukraine in 1991-1992 from this non-recognition. Last September, in an article in ‘The Cross’, I recalled once again that the view of Patriarch Kyrill on the ‘unity of the Russian world’ was a dangerous myth, as it legitimised the neo-imperialist politics of the Kremlin. Especially as it rests on nothing but a common cultural root, ‘Kyivan Rus” that gave rise from the seventeenth century to the historic constitution of three nations and three languages: Ukrainian, Belarussian, and. Russian. We don’t think in France that the Pope thinks in terms of the unity of the French, Spanish, and Italian nations apart from their unity in the Catholic Faith.

Today, not only has Patriarch Kyrill revisited this dubious unity of the ‘brotherhood of Russian peoples’, but he has uttered not a word of support to the Ukrainian people who have gathered together in the icy cold and with great danger to life against a corrupt regime (starting with the son of Yanukovitch, who became a multibillionaire in a few months), engaged in beating the blood out of peaceful protesters. Rather, the Holy Synod has vigorously condemned ‘…civil tensions and revolution which cannot result in anything positive for the people’. From Moscow, the bishops have given no currency to the declaration of Metropolitan Wolodymyr, the head of the Ukrainian Orthodox Church (Moscow Patriarchate), who has called on the Ukrainian government since the beginning of December, to take account of the indignation of the Ukrainian people. On the contrary, the bishops of the Moscow Patriarchate speak of a necessary reconciliation between ‘different ethnic and social groups’. This phrase testifies to the complete blindness of the Moscow Patriarchate, in that they fail to see that there is no ethnic tension in Euromaidan, but the profound desire of the Ukrainian population, attested to by all the polls, to belong to the great family of European nations that, in spite of all their weaknesses, base their laws on the defence of the dignity of every human person.

Instead of enthusing over such proof of spiritual vitality on the part of the Ukrainian people, Moscow’s declaration makes dubious allusions to ‘external forces’ which have come to divide the Ukrainian Orthodox Church for political reasons. In fact, it is the Moscow Patriarchate that has, for twenty years, done everything to isolate the Kyivan Patriarchate (the Church directed by Patriarch Philaret which declared autocephaly in 1992, and which is not recognised in the Orthodox world), whose principal demand, which has never been accepted by the Moscow Patriarchate, is to translate the Old Slavonic liturgical texts into modern Ukrainian and that its independence be recognised. Again last September, Patriarch Kyrill of Moscow categorically opposed the translation of Old Slavonic texts into the vernacular. But what is worse in this unfortunate declaration is probably that the Moscow Patriarchate, which even the press does not hesitate to criticise for its rich tastes and luxuries, refers to ‘values’ and ‘divine truth’ to oppose a movement which is based precisely on a sense of dignity and justice.

The other declaration of the 26th of December of the Moscow Patriarchate dedicated to the theme of primacy in the Church, is just as unacceptable for me. By it, the Russian/neo-Soviet Patriarchate testifies to its profoundly autocratic nature and its abusive use of theology for the sake of domination. In it, the Russian Patriarchate effectively reveals its profoundly anti-ecumenical nature. We can see direct continuity with the Soviet Church which, in 1948, vigorously condemned the movement for Christian unity. We remember that Patriarch Kyrill even condemned the use of the word ‘ecumenism’ in 2007 in Sibiu, Romania. The Russian Church, moreover, since that assembly, has quit the Conference of Christian Churches in Europe (CEC). Further, we know that this anti-ecumenical attitude is also linked to the global rejection of modernity and democracy as recalled numerous times by Father Vsevolod Tchaplin, one of the closest collaborators of the Patriarch. This declaration would have the Christian world believe that the power of the bishop is equal to the authority of God, that the authority of the Bishop of Rome, successor of Peter, has no warrant in the Gospel, and that the authority of the Patriarch of Constantinople is nothing but a formality in the Orthodox Church!

I will return here to discuss neither the absurdity of various propositions nor the details of my arguments. I have, in the past, published an article on authority in the Orthodox tradition (in En attendant le concile de l’Eglise Orthodoxe), and I have similarly written an article on my understanding of primacy in the Church (forthcoming in the Journal Istina, January 2014). I would simply wish to say here to all the faithful of the Russian Church that there is nothing to be embarrassed about in this declaration, as it simply has no theological value. It suffices to recall three points in order to close the discussion which represents nothing theological, and is in reality entirely political.

First of all, the authors of this declaration confound the notion of authority (the famous exousia of the Gospel) with that of power (as used in secular law). It is true that this distinction is only significant from the point of view of the Christian faith. Nevertheless, the exchange between Christ and the centurion allows one to get an idea as to the difference between authority and power (St Luke 7:1-10). Power, the centurion says, is to say ‘go’ to one’s slave and he does it. As for authority, it is capable of miracles, like healing someone from a distance, as it depends not on compulsion but on love. The confusion of the two gives room for distortions. The fact that the text speaks of bishops as ‘…nourishing the faithful with the Eucharistic sacrament’ shows that the authors are from a weak theological culture. The worst is that the Moscow Patriarchate uses the most reproving teachings of Christ against those who seek for power as opposed to service, to justify a position that understands authority precisely as power and not like service. We strongly recommend the Muscovite authors to read Fr Sergius Bulgakov’s article ‘Hierarchy and Sacrament’, which appeared in the journal La Voie in 1938. In his mind, the conciliar practice of the Church does not put the bishop above the faithful as, by virtue of their baptism, the faithful are considered kings, priests, and prophets. Historic Orthodox practice of closely associating the bishop with the people of God, confirms the dogmatic principal according to which ‘…the whole Church is hierarchical, as the Body of Christ and the Temple of the Holy Spirit’. Service is the basis and function of hierarchy.

Secondly, if Christ holds all authority over the Church, this does not suggest that the Church does not need to conform to the Trinitarian nature of God’s authority. It is not in abbreviated citations of the Church Fathers and setting to the side decades of ecumenical research on the subject that the Russian bishops will be able to pull through. Because if it is true that the figure of the Father, personal basis of the visible unity of the Trinity, must be actualised in the organisation of the Church, the figure of the Son and the Holy Spirit must be equally so. It is for this reason that the Paris School has so insisted on the theology of St Irenaeus alongside that of Ignatius of Antioch and Cyprian of Carthage. After all, it was Irenaeus who said, ‘Where the Church is, there is also the Spirit of God; and where the Spirit of God is, there is the Church and all grace’ (Contra haereses, 3, 24,1). The government of the Church, however much Patriarch Kyrill might wish it, cannot rest solely on the person of the bishop. It is vital to be honest and remember that in the apostolic period, the bishops were elected by the people.

We don’t understand very well why, in the Russian document, to the degree we distance ourselves from the level of diocesan governance, power widely accepted on a local level becomes, at the global level, merely a ‘primacy of honour’. Authority as service does not make sense except on a global level, and has little use on a local level. This is the consequence of the initial confusion between authority and power, and the absence of a cataphatic theology of authority. It suffices, nevertheless, to read the 34th apostolic canon (reasserted by the Council of Antioch in 341), to understand that the principle of authority as service applies at all levels of the Church: ‘The bishops of each nation must know who among them is first, and think of him as their head, and not to do anything exceptional without seeking his advice. Each of them must not impose anything apart from what he does in his own diocese and dependent territories. But neither must the first do anything apart from the mind of the others. In this way lies concord, and God, the Father, the Son, and the Holy Spirit, will be glorified in the Lord by the Holy Spirit.’

What is more, the absence of precise understanding on the part of the Russian authors regarding the governance of the Church over the course of the first millennium, is patently clear. We would recommend that they immerse themselves in the text of the commission of the French Catholic-Orthodox Dialogue. This recognised that neither regional nor universal primacy were merely abstract ideas. Aside from the power to convoke councils, the See of Rome (then that of Constantinople) had the right to judge appeals, as recognised by the Council of Sardica in 343. The ancient Church recognised this right at the Photian Council at Constantinople in 879.

Thirdly, the ‘power’ of a primate over the Universal Church is always suspicious to the Muscovite bishops because of its inherent challenge to the authority of local churches. This is so much the case that the primacy of the Patriarch of Constantinople, although recognised (which would have certainly have cost much of the declaration’s authors!), has been stripped of its authority and therefore purpose. Essentially, for the Moscow bishops, this authority is powerless without the consensus of all the regional churches. We start to understand why it is that the Orthodox have been unable to unite under a pan-Orthodox council for many centuries. More humility would be welcome from the Church who criticises the spirit of domination in the Roman Church, but who finds itself impotent to even recognise the legitimacy of the Estonian Orthodox Church.

The Catholic Church is accused of wanting a single administrative centre from which to manage all global affairs. This is to overlook the hundreds of particular churches that make up the Catholic communion, and the synods that stand up to the Vatican on a regular basis and which unite all these churches. It is equally to ignore the concerns of all the Popes, from John XXIII to Francis I, to decentralise the organisation of the Catholic Church and to delegate more responsibilities to the particular Churches. I am not saying that the position of the Roman Church has been perfect through history. I proposed recently a Trinitarian model of governance at the heart of the universal Church, local, and diocesan, that integrates the gifts of Peter, of James, and of John. But respecting the dynamic reality of history and the deepest desires of the most recent popes to create a model of government that corresponds with the human-divine nature of the Church, and which fully baptismal, Eucharistic, and pastoral, is hardly of interest to the Muscovite authors. I strongly recommend they read the book by Orthodox theologian, Olivier Clement, Rome autrement, which recognises that the successors of Peter have a right of personal governance of the Church which is specific to them. In this regard, it suffices to read chapter 21 of the Gospel of John. But as Orthodox tradition says – and this is perhaps a difficult distinction for the Muscovite authors to grasp – this right is personal, and not individual. This is because it is the Church that is infallible and not the individual Pope, as Catholic theologian Bernard Sesboüé, has demonstrated so well.

The fact is that Soviet ideology has not yet disappeared in the ex-USSR. We see this very clearly with the demonstrations in Ukraine against corruption, but also more generally against a state whose fundamental architecture is has not evolved since Stalin. But – and it is terrible for me to have to write this – it is not only in the streets of Kyiv that busts of Lenin are still in place. Soviet ideology is still deeply rooted equally in the heart and ecclesial mentality of the hierarchy of the Moscow Patriarchate. That these hierarchs react at the same time against the spiritual desire of the Ukrainian people for democracy, and against the thirst of the people of God to pursue the unity of the Church is for me deeply significant. The Moscow Patriarchate suffers for not having repented, for not having been purified of the long years of compromise with the Soviet power. As demonstrated more and more by Russian Church specialists in France (K. Rousselet) and Russia (N. Mitrokhin), this Church no sense of history, and does not grasp the new issues in the present time of globalisation. I would add that she shows a cynicism that is becoming more and more revolting. This explains why the majority of intellectuals are sadly and silently leaving this Church, and why a powerful anti-clericalism is spreading in the hearts of the Russian, Ukrainian, and Belarussian peoples.

Over the course of my last thirty years of engagement in the Orthodox Church, I have not stayed idle. From the 1980s, when the Patriarchate of Moscow was bound up with Soviet power, I did everything I could, at the heart of different Orthodox Christian organisations, to help the Russian people to free themselves from Communist slavery. I remember having carried, thanks to the work of Cyril Eltchaninoff, religious literature and computers to such dissidents as Alexander Ogorodnikov or Viktor Popkov. Then, when the USSR collapsed, and the Moscow Patriarchate benefitted from a spiritual renewal brought about principally by Christian dissidents and religious literature provided by Russian émigrés, I did everything I could to communicate this spiritual and intellectual renewal from the Paris School. I lived in Moscow almost continually between 1989 and 1998. I met some of the great spiritual figures such as Father Alexander Men, Father George Chistiakov, and Father George Kotchetkov, but also a number of Russian intellectuals such as Alexander Solzhenitsyn, Sergius Avertintsev, and Olga Sedakov. I was inspired to see the Russian Church risen from the cinders and carrying afresh the good news of the Resurrection of Christ, and the closeness of the Kingdom of God to a people who had suffered so much through sixty years of intensive Sovietisation.

I noted well from this period that the official Church never repented of her compromises with the Soviet power, a regime that was responsible for tens of millions of deaths. As the published archives of the KGB revealed, the bishops who currently lead the Moscow Patriarchate were for the most part, starting with the patriarchs Alexis II and Kyrill, agents of the Soviet secret services. Practically, not one of them has uttered a public mea culpa. The very limited regrets pronounced by the Patriarch of Moscow, Alexis II, in the name of the Church cannot, on their own, serve as a counterweight. Patriarch Alexis II was content to effectively declare on the 27th of October 1990 that the episcopal Synod no longer felt bound by the declaration of submission to the Soviet regime of Metropolitan Sergius of 1927. In that same pronouncement, however, he added a justification in principal for the submission of the Church to the civil powers by calling on the Apostle Paul. It was not until the year 2000 that the Russian Church timidly accepted in her social doctrine the principle of resistance to unjust powers.

I also noted with sadness that all those accused of ‘modernism’ – a derogatory term, wrongly identified with the pseudo ‘Living Church’ of the 1920s – were pursued with vigour. I read with great sadness that this same patriarch twice blessed the two neo-colonial wars in Chechnya. And I observed that the pretext of unity of the Russian Church was systematically invoked each time to marginalise a little bit more those who subscribe to ecumenical dialogue, or to excuse those who publically burnt the books of Alexander Schmemann. In fact, the modernists, masters of the Paris School such as Sergei Bulgakov, Alexander Schmemann, and George Fedotov, were far from wanting to divide the Church. All they did was to put into practice reforms seen in the West, such as participation in the life of the Church by the laity, the translation of liturgical texts into the vernacular, and the Gospel-based, ecumenical opening up.

This is one of the reasons for which I left Russia in 1998 for Ukraine, a country much more open to the authentic Orthodox tradition, to modernity, and to ecumenical and inter-religious dialogue. In Kyiv, where I could publish my book about the Paris School, I benefited from the hospitality of many vibrant Orthodox parishes, and the friendship of many Ukrainian intellectuals. After a stay of four years in Kyiv, I left for L’viv, where I discovered the extremely dynamic Greek Catholic Church, inheritor of the Orthodox Church of Kyiv, but faithful to the Council of Florence of 1439. The Moscow Patriarchate accuses it of having destroyed three of its dioceses at the beginning of the 1990s, when this long-suppressed Church only tried to recover its own parishes. (Most of the conflicts of the 1990s in Western Ukraine took place as we do not know enough between the Orthodox Church of Ukraine and the Patriarch of Kyiv.) I found at the heart of the Ukrainian Catholic University the first Institute for Ecumenical Studies in the world, established in an Orthodox country. Together with the support of the bishops and other Orthodox, Catholic, and Protestant authorities, we created a Masters programme in ecumenical studies, an ecumenical journal in Russian and Ukrainian, annual ecumenical social weeks, and various colloquia, films, and publications. I very much noticed the initial reticence of the local orthodox bishop – of the Moscow Patriarchate – but was pleased to see him finally participate in our events with increased enthusiasm over time. Above all, I was overjoyed to receive the support of Metropolitan Wolodymyr, leader of the Ukrainian Orthodox Church of the Moscow Patriarchate, together with a number of priests and lay people.

Meanwhile, I was revolted to see that the Moscow Patriarchate continued to accuse Greek Catholic Christians of being traitors, when they should have been starting by repenting for having organised a false council in 1946 in L’viv under pressure from Stalin. That masquerade, which in 2013 has not yet been denounced by the Moscow Patriarchate, led to the arrest of a number of bishops and the ultimate and complete suppression of the Greek Catholic Church. It is for this reason that I published an article on the pseudo-synod of L’viv and I produced a film in a variety of languages on the subject. I was also scandalised that the Moscow Patriarchate failed to vigorously condemn the Stalinist power for its act of genocide against the Ukrainian people in 1932-1933: the famous Holodomor which resulted in the deaths of around five million people. That this did not happen in 1933 I can understand, as unfortunately, Metropolitan Sergius had tied his fate to the pains and joys the Stalinist regime in 1927. But that it continues after 1991 to dilute the drama of great suffering known by the Soviet people in that period: that I cannot understand. To this end, I coordinated two colloquia in La Salette then in Paris on the theme of the Holodomor.

Finally, I am dismayed that the Moscow Patriarchate has not asked forgiveness from the Russian émigré community for all the harm it has caused it in the past, and that it accords no public recognition for all the work accomplished in Paris toward preserving Russian spirituality. It would be enough for the Russian patriarch to come and kneel at the cemetery of Saint Genevieve of the Woods before the tomb of Father Sergius Bulgakov, and to offer public regret over his predecessor Metropolitan Sergius’ 1935 condemnation of the thought of this professor of St Sergius’ Institute. It was easy to do as in 1937 the Church theological commission created by Metropolitan Eulogius, a Russian bishop sent to Paris by Patriarch Tikhon, totally exonerated the principal theologian of the Paris School. It was at the time the only fully canonical authority within the Russian Orthodox Church.

Not only has there been no gesture of repentance, but the Moscow Patriarchate decided to appropriate the Emigration’s most beautiful churches. So, for example, the cathedral in Nice was sustained for decades by the Russian emigration, who did everything to preserve the memory of a free Russia during the era of Stalin and Brezhnev. But in 2011, the Patriarchate appropriated it without hesitation, by applying the pressure of the Russian state on the French courts. In order to make their argument, the Patriarchate invoked the extremely dubious idea of continuity – as established by Muscovite jurists – between the contemporary Russian state and the Tsarist empire, through the intervening Soviet state. This continuity, accepted by the French courts, should have led to the repayment of Russian loans and damages paid to dispossessed families of the Russian Emigration, but it did nothing of the sort. The Patriarch of Moscow even had the audacity to announce in 2007 to his flock that reconciliation had been effected with the celebrated émigré Church, known in Russia for its elevated theology and for its work for liberty. His did this only by hiding the fact from them that this was in reality only the smallest, most conservative, anti-ecumenical party within the émigré Church (the famous Zarubejnaja Church, which was not recognised by a single Orthodox Church in the world by reason of its support for Nazism during the war). Once again, I must recommend to those who ask what my thinking is on the matter, that they read my book on the history of the Orthodox Church in Emigration (A. Arjakovsky, The Way, Religious Thinkers of the Russian Emigration and their Journal, 1925-1940, translated by Jerry Ryan, edited by John Jillions and Michael Plekon, Notre Dame Univ. Press, 2013).

The recent dual position of the Moscow Patriarchate on primacy in the Church and on the political situation in Ukraine is for me the straw that broke the camel’s back. Long I blessed my grandparents who, in 1931, took the courageous step of quitting the Moscow Patriarchate for the omophorion of the Patriarch of Constantinople. Today, I consider with deep sadness that the hierarchs who conduct the Russian Church are not worthy of the mission of universal reconciliation given them by the Most High. But I remain confident. This is because the seeds of life, which were planted in the heart of the Russian Church both by the Paris School and by the multitude of martyrs and confessors of the Faith, will triumph over hypocrisy and adversity. Since the recent declaration is a text of small canonical importance, it will always be possible in time to correct it with better texts. Then again, after all, the Moscow Patriarchate, as it knows itself, has only existed since the sixteenth century…

Antoine Arjakovsky
 

jeudi 9 janvier 2014

Патриарх, независимость Украины и чечевичная похлёбка



Патриарх, независимость Украины и чечевичная похлёбка

«Не могу молчать» название знаменитой статьи Льва Толстого, опубликованной заграницей в 1908 году и нелегально распространявшейся в России до 1917 года. В этой статье русский писатель выразил резкий протест против смертных казней при  правительстве Столыпина и назвал убийцами всех принимавших участие в этом государственном насилии. В эпоху «византийской симфонии» публикация подобного рода текста каким-либо русским журналом едва ли представлялась возможной в силу  строгой политической и церковной цензуры. Однако ни царь, ни Святейший Синод Российской Церкви не хотели прислушаться к голосу писателя. Столыпин был убит в 1911 году. В 1917 г. власть захватил Ленин и объявил открытую войну русской Церкви.

Теперь, спустя более ста лет после появления статьи Толстого, можно сказать, что он был прав. Следуя за русским писателем, Ганди призывал к мирным протестам против бесправной государственной монополии на «незаконное насилие», благодаря чему начался распад Британской колониальной империи. Смертная казнь отменена в странах-членах Европейского Союза. Также и русская Церковь осудила смертную казнь в своей социальной доктрине в 2000 г.

Какой урок можно извлечь из этого знаменитого эпизода истории европейской мысли? Тот, что высказанная подлинными интеллектуалами правда может оказаться оскорбительной для тех,  кто находится у власти. Но мудрость политического или религиозного лидера выражается в том, чтобы склониться перед правдой и отказаться от несправедливости. Однако если он предпочитает выбрать правду ложную, то есть идеологию, то события всегда развиваются против него, подчас непредсказуемо и жестоко.

Возможно, Патриарху Кириллу стала известна моя статья «Не могу молчать», опубликованная мною 31 декабря 2013 г (http://arjakovsky.blogspot.fr/2014/01/blog-post.html). В ней я высказал ряд горьких истин о последней эволюции Московской Патриархии. Желая дать «ответ всем тем, кто считает Церковь на Украине и в России — это две разные Церкви», он решил высказать свою точку зрения (1). Для этого он выбрал день памяти святого митрополита Петра, отмечаемый по православному календарю 3 января. Вероятно, Патриарх хотел обратить внимание на тот исторический аргумент в моем тексте, в котором я напоминаю, что о Московском Патриархате и русском государстве можно говорить только с конца XVI века, и что православная Церковь «Руси» приняла свое крещение в IX веке не как «русская» Церковь, а как часть Константинопольского Патриархата.

Я понимаю, что Патриарх осознает, что основной уязвимый момент его сегодняшней позиции заключается именно в этом историческом аргументе. Он даже говорит, что «Единая Церковь Святой Руси— России, Украины и Белоруссии — не даст за чечевичную похлебку продать наше духовное первородство». Эта фраза, спонтанно подхваченная журналисткой Российского Информационного Агенства в названии её статьи «Патриарх: духовную основу РФ и Украины нельзя продать за похлебку», свидетельствует о предельном смешении религии и политики в России. Весь вопрос состоит в том, о какой такой чечевичной похлёбке идет речь. Имеется ли ввиду договор о сотрудничестве с Европейским Союзом, косвенно подвергнутый критике в Заявлении Священного Синода по Украине 26 декабря? Но Брюссель никогда не требовал от Украины, чтобы она отвернулась от России. Или имеется ввиду сближение с Католической Церковью, недавно — на том же заседании 26 декабря — отклоненное  Священным Синодом? Но Патриарх Кирилл совсем недавно желал этого сближения. На самом деле фраза «продаться за чечевичную похлёбку» прежде всего отражает восприятие русским церковным мышлением истории противостояния Иакова и Исава, о котором повествует Библия: старший сын Исаака Исав продает первородство своему младшему брату Иакову за чечевичную похлёбку. Не следует ли — подобно Патриарху Кириллу — из этого сделать вывод, что Московский Патриархат исполняет роль старшего сына по отношению к Константинопольскому Патриархату? Но тогда возникает вопрос: существует ли историческое и духовное основание для подобного рода сравнения? И как определить «Церковь России, Украины и Белоруссии», если в эпоху митрополита Петра (сер. XIII в.-1326), как напомнил Патриарх Кирилл в своем выступлении, не было никакой иной Церкви кроме Киевской! Пример митрополита Петра выбран потому неудачно, что именно этот епископ видел историческое развитие Руси в связи с центром в … Константинополе.

В связи с этим становится понятным стремление президента Путина срочно переписать официальные программы русской истории. На самом деле историки знают, что «княжество Московское» существовало до царя Ивана Грозного (2). И они единодушны в определении даты возникновения Московского Патриархата в 1589 г., когда он был под давлением признан Константинопольским Патриархом Иеремией II, который в то же время вовсе не отказался от своей власти над Киевской Церковью. (3) Константинопольский Патриарх и поныне хранит память о своем материнстве по отношению к украинской Церкви, сохраняя свою юридикцию над Украинской Православной Церковью в Северной Америке. С другой стороны, как я уже писал в своей статье, нужно признать, что с начала XVII века политические и церковные события в Европе явились причиной возникновения трех различных народов, каждый из которых имел свою епископскую первопрестольную кафедру.

Эти факты имеют большое значение. Ибо если историки смогли бы в российских учебниках истории утвердить эти элементарные истины, то тогда Московская Патриархия не смогла бы больше претендовать на юрисдикцию над Украинской Православной Церковью. Также и российское государство не могло бы больше использовать историческую аргументацию в целях интеграции в предполагаемый им проект Евро-азиатского Союза. Приведем только один пример подобного изменения исторической перспективы: Крым не является «подарком» Хрущева Украине в 1954 г., как это повторяет русская националистическая пропаганда. Крым — это колыбель Киевской Руси, полуостров, исторически связанный с Грецией и Европой в целом.

Вероятно, поэтому в своей реакции на мой текст русский публицист Александр Шипков, как и патриархия, также отворачивается от «сомнительного блюда», то есть того течения, которое сегодня выводит людей на Майдан. Он утверждает, что «православные либералы», подобные автору появившейся 12 декабря статьи «Богословие Майдана» (4) архимандриту Кириллу (Говоруну), и мне, являются «главной угрозой» русской Церкви.(5) Здесь я отчасти согласен с ним. Потому что на самом деле отношение правды ко лжи сравнимо с падающей на гранит водою, которая кажется бессильной и слабой, но которая в конечном итоге подтачивает самые высокие горы.

В чем я не согласен с А. Шипковым, так это в том, что он называет меня «либералом» и сравнивает мои мысли с парижской «площадью Пигаль», своего рода одним из храмов проституции секулярного общества.(6) Если бы он меня немного знал, то ему было бы известно, что я уже на протяжении многих лет активно борюсь с атеистическим нео-либерализмом современного общества и неоднократно выступал против абсурдных законов президента Олланда, легализующих так называемые «однополые браки». Особенно жаль, что у г-на Шипкова, как и у других, отсутствует всякое историческое чутье. Исторические формы либерализма многообразны. Так, либерализм Токвиля вполне совместим с христианством. Этот либерализм сам является одним из плодов христианства, когда признает силу гражданского общества, способного противостоять гегемонистским тенденциям в любой иерархической системе. С другой стороны, нео-либерализм Джона Ролза разделяет любое моральное суждение и правовое устройство общества и отказывается от гармонического согласия между справедливым и благим. Тем самым он полностью утрачивает христианское эсхатологическое чаяние Царства Божия на земле.

В недавно вышедшй книге я писал, что нео-либеральная демократия как во Франции, так и в России переживает кризис.(7) Я даже приветствовал документ русской Церкви о правах человека (2007). Этот текст — представляет собой точный анализ присущего свободе антиномического соотношения: c одной стороны, она является свободой выбора и правового договора (antexousion), c другой — свободой самопожертвования (elevtheria) и источником церковного права. Ультра-либерализм как политическая теория, хотя и исходит из либерального представления о созданном по образу Божию человеке, довольствуется так называемым «естественным» правом и, упраздняя всякое упоминание о Боге, отменяет закон как основу всякого права. Марксизм как политическая теория исходит из представления о созданном по подобию Божию человеке, возводит свою концепцию права к раннехристианскому социализму, отвергает Бога и превращает весь мир в огромный муравейник.

Я убежден, что для нашего постмодернистского и постконфессионального общества настало время совместного поиска третьего пути — представлении о созданном по образу и подобию Божию человеке. Этим путем персоналистской демократии идут в России от Александра Пушкина до Николая Бердяева, в Украине — от Тарас Шевченко до Мирослава Мариновича, во Франции — от Шарля Пеги до Рэми Брага. Ностальгия по старым временам неуместна в эпоху глобализации. Миф о «святой Руси» и византийской симфонии отжил свой век. Наш век научил современного человека различать Царство Божие и царство Кесаря. И конечно же, Церковь не может быть безразличной к миру. Она должна скорее осознавать себя Невестой Агнца, Купиной неопалимой, сияние которой излучает мир и способствует преображению града земного. Третий путь возможен и в пространстве международного права, где он поможет избежать болезненной конфронтации между Европейским Союзом и будущим  Евро-азиатским Союзом. Россия вместе с Украиной и Белоруссией, являются европейскими странами и призваны участвовать в политическом устроении единого Союза европейского примирения. Некоторые восточно-европейские демократии, освободившиеся от советской идеологии в 1989 г., стремятся вернуть смысл былой трансцендентности в политическую жизнь, о чем прекрасно свидетельствует новая польская конституция. Однако западные демократии, взявшие на себя основную тяжесть кризиса нео-либеральной экономики в 2008 г., также могут внести свой вклад в построение нового мира. Превосходным примером подобной модели является электронная версия исландской конституции.

В XX веке русская Церковь дала миру сонм мучеников и пережила богословское обновление благодаря трудам таких мыслителей как о. Сергий Булгаков и Николай Бердяев, о. Александр Мень и о. Павел Адельгейм. От всей души я желаю ей быть в авангарде как духовного, так и политического обновления. Увы, недавнее решение прервать всяческую серьезную богословскую дискуссию с Католической Церковью, проволочки в дальнейшем продвижении богословского диалога с Вселенским Константинопольским Патриархатом, завели русскую Церковь в тупик богословско-политической идеологии «русского мира» и еще больше умаляют шансы на успех в ее обновлении.

И всё же я не теряю надежды. Было бы уже достаточно, чтобы Патриарх Кирилл начал прислушиваться к тем, кто в России и во всем мире направляет на пути истины. Но главное — слышать голос собственной совести, и тогда всё изменится. Согласно реформам 2000 г. в вертикальном устройстве русской Церкви Патриарху отводится решающая роль и на него возлагается личная ответственность. Конечно же, обновление Московского Патриархата не является делом одного дня. Но у Патриарха для этого не так уж много времени, иначе вверенный ему Патриархат, переживший в XVI веке столь трудное рождение, окажется покрытым новой антирелигиозной волной.
Её темные очертания уже появились на горизонте, и здесь, и уже сейчас, она может оказаться особенно высокой...


Антуан Аржаковский
(1) « Патриарх : духовную основу РФ и Украины нельзя продать за похлебку » http://ria.ru/society/20140103/987804748.html#ixzz2pcrbnzhd
(2) Michel Heller, Histoire de la Russie et de son Empire, Paris, Flammarion, 1997.
(3) Borys Gudziak, Crisis and Reform: The Kievan Metropolitanate, the Patriarchate of Constantinople, and the Genesis of the Union of Brest, Boston, Harvard Univ. Press, 1998. http://ucu.edu.ua/fr/history/union/
(5) « Их цель – сделать православие разменной монетой общегуманистических практик, устранив, таким образом, опасного конкурента. Продажа стула или автомобиля безразлична для предмета купли-продажи. Но продать веру – значит уничтожить ее. Они это прекрасно знают. Поэтому борются с религией как с чудаком, который грозит "обрушить рынок". Ведь с узколобой монетарной точки зрения принципы и вера – это лишь задирание цены. Что дешевле, купить или уничтожить? "Гуманизировать" православие или объявить ему открытую войну? Втянуть в оранжевые проекты или сделать мишенью антицерковного оранжевого проекта? Именно такой ультиматум нам выдвинут сегодня. Нас склоняют к почетной капитуляции. Надо лишь согласиться стать либеральными. То есть поддержать политические спекуляции и тупиковые болотно-майданные требования. Скажем прямо. Сегодня либерал-православие становится главной угрозой единству и благополучию Русской Церкви. Оно опаснее антиклерикализма и деструктивных сект. Медленный яд убивает вернее, чем выстрел: от него нельзя спрятаться. Средство только одно: не пробовать на язык сомнительное блюдо. » Александр Щипков, « Симуляция веры », http://www.religare.ru/2_103316.html
(6) http://www.religare.ru/2_103316.html L’introduction de A. Chipkov qui formule cette critique directe à mon attention a été supprimée le lendemain de la publication de l’article le 5 janvier sur le site religare.ru.
(7) A. Arjakovsky, Pour une démocratie personnaliste, Paris, Lethielleux, 2013.

lundi 6 janvier 2014

Le patriarche, l’indépendance de l’Ukraine, et le plat de lentilles


  
« Je ne peux pas me taire » est le titre d’un article célèbre de Léon Tolstoï, publié à l’étranger en 1908, qui circula illégalement en Russie jusqu’en 1917.[1] Dans cet article l’écrivain russe formula une vive protestation contre les exécutions du gouvernement Stolypine en 1908 et qualifia d’assassins tous ceux qui participaient à cette violence d’Etat. A l’époque de la symphonie byzantine il était impensable pour un journal russe de publier une telle dénonciation tant la censure politique et ecclésiale était toute puissante. Mais ni le tsar ni le Saint Synode de l’Eglise russe ne tinrent compte de la voix de l’écrivain. Stolypine fut assassiné en 1911. Moins de dix ans plus tard Lénine prit le pouvoir en déclarant une guerre ouverte à l’Eglise russe.

Avec le recul du temps on peut dire que ce fut pourtant Tolstoï qui avait raison. Gandhi a fait de l’appel de l’écrivain russe à la protestation pacifique contre l’injuste monopole par l’Etat de la « violence illégitime » l’arme qui acheva l’Empire colonial britannique. La peine de mort n’est plus pratiquée par les Etats membres de l'Union Européenne. L’Eglise russe l’a condamnée dans sa doctrine sociale en 2000.

Quelle leçon tirer de cet épisode célèbre de l’histoire intellectuelle européenne ? La vérité formulée par les intellectuels authentiques peut apparaître comme blessante à ceux qui exercent des responsabilités. Mais la sagesse du souverain (politique ou religieux) est de s’incliner devant la vérité et de se désolidariser d’un système injuste. Dans le cas contraire, s’il fait le choix de se mettre du côté des simulacres de vérité, c’est-à-dire de l’idéologie, les événements se retournent toujours contre lui, de façon imprévisible et souvent très cruelle.

Le patriarche Kirill a probablement eu vent de l’article que j’ai publié le 31 décembre dernier, « Je ne peux pas me taire », dans lequel je formulais un certain nombre de vérités amères sur l’évolution récente du patriarcat de Moscou (http://arjakovsky.blogspot.fr/2013/12/je-ne-peux-pas-me-taire_31.html). Souhaitant « apporter une réponse à ceux qui estiment que l’Eglise en Ukraine et en Russie sont deux Eglises distinctes », il a choisi le 3 janvier, fête du saint métropolite Pierre dans le calendrier liturgique orthodoxe, pour faire entendre ses arguments.[2] Le patriarche a voulu probablement répondre à l’aspect historique de mon texte, à savoir le rappel que le patriarcat de Moscou et l’Etat russe ne datent que de la fin du XVIe siècle, et que l’Eglise orthodoxe de la « Rus’ » n’a pas reçu son baptême de l’Eglise « russe » mais de celle de Constantinople au IXe siècle.

Je comprends que le patriarche sente que la principale fragilité de sa position actuelle se situe précisément sur ce point historique. Il va jusqu’à dire ceci : « L’unique Eglise de la Sainte Rus’ – Russie, Bélarus, Ukraine – ne donnera pas sa primauté spirituelle pour un plat de lentilles. » Cette phrase a été entendue spontanément ainsi – ce qui en dit long sur le mélange du religieux et du politique en Russie - par le journaliste de l’agence de presse qui titre ainsi son papier : « Patriarche : Le fondement spirituel de la République de Russie et de l’Ukraine ne peut être vendu pour de la soupe ». [3] Toute la question est de savoir de quel plat de lentilles il s’agit. Le traité d’association avec l’Union européenne (implicitement condamné par le Saint Synode dans la déclaration du 26.12 sur l’Ukraine) ? Mais Bruxelles n’a jamais exigé de l’Ukraine qu’elle se détourne de la Russie. Le rapprochement avec l’Eglise catholique (récemment rejeté par le Saint Synode dans son texte du 26.12) ? Le patriarche Kirill souhaitait justement il y a encore peu de temps ce rapprochement. En réalité ce terme fait surtout référence, dans la mentalité ecclésiale russe, à l’épisode biblique de la confrontation entre Jacob et Esaü. Esaü, le fils aîné d’Isaac, vendit son droit d’ainesse à son frère cadet pour un plat de lentilles. Faut-il en tirer comme conclusion que le patriarche de Moscou considère que le patriarcat de Moscou est dans la situation du fils aîné par rapport à l’Eglise de Constantinople ? Mais alors se pose la question : quel fondement historique et spirituel a-t-il pour opérer un tel rapprochement ? Et comment peut-il identifier « l’Eglise de Russie, du Bélarus et d’Ukraine », alors qu’à l’époque du métropolite Pierre (+1326) qu’il mentionne dans son intervention, il n’y avait tout simplement qu’une seule Eglise, celle de Kyiv ! L’exemple du métropolite Pierre est du reste assez mal choisi puisque cet évêque avait développé une vision de l’histoire de la Rus’ dont le centre se trouvait à …Constantinople.

On comprend mieux dès lors le souci du président Poutine de réécrire en urgence les programmes officiels de l’histoire russe. En effet, ici encore, les historiens sérieux ne connaissent que « la principauté de Moscovie » avant le tsar Ivan le Terrible.[4] Et ils sont unanimes également à fixer la naissance du patriarcat de Moscou à 1589, date de sa reconnaissance par le patriarche Jérémie II de Constantinople, lequel par ailleurs ne renonça aucunement à son autorité sur l’Eglise de Kyiv.[5] Le patriarche de Constantinople garde jusqu’à aujourd’hui une mémoire de sa maternité à l’égard de l’Eglise ukrainienne puisque l’Eglise orthodoxe ukrainienne en Amérique du Nord relève de sa juridiction. En revanche, comme je l’écrivais dans mon article, il est bien vrai qu’à partir du XVIIe siècle les événements politiques et religieux de l’Europe conduisirent à la constitution de trois nations distinctes s’appuyant chacune sur trois sièges épiscopaux.

Ces faits sont importants. Car si ces historiens parvenaient à faire triompher dans les manuels d’histoire russe ces vérités élémentaires, le patriarcat de Moscou n’aurait plus de légitimité à revendiquer son pouvoir de juridiction sur l’Eglise orthodoxe ukrainienne. De même l’Etat russe n’aurait plus d’argument historique pour justifier sa volonté d’intégrer l’Ukraine au sein de son projet d’Union eurasiatique. Pour ne prendre qu’un exemple de ce renversement de perspective historique, la Crimée n’est pas un « cadeau » qu’a fait Khrouchtchev à l’Ukraine en 1954 comme le répète la propagande nationaliste russe. La Crimée est l’un des berceaux de la Rus’ de Kyiv. Cette presqu’île rattache intimement l’Ukraine à ses origines grecques et européennes.

C’est probablement la raison pour laquelle Alexandre Chipkov, un éditorialiste russe, a réagi également le 5 janvier dernier à mon papier en refusant, - tiens, lui aussi !- le « plat douteux » qui est présenté à l’Eglise russe aujourd’hui sur la place Maidan à Kiev. Il affirme que les « libéraux orthodoxes» tels que l’archimandrite Cyril Hovorun, auteur d’un article pénétrant le 12 décembre dernier sur « la théologie de Maïdan »[6], et moi-même, sont le « pire danger » de l’Eglise russe.[7] Je suis d’accord en partie avec lui. Car de fait, la vérité est dans le même rapport au mensonge que l’eau face au granit. Elle paraît d’une faiblesse désarmante, mais au bout du compte, c’est elle qui découpe au plus profond les plus hautes montagnes.

Là où je ne suis pas d’accord avec A. Chipkov c’est quand il me qualifie de « libéral » et identifie ma pensée à la « place Pigalle » de Paris, c’est-à-dire dans son esprit à l’un des temples de la prostitution du monde sécularisé.[8] S’il me connaissait un peu il saurait que je combats vigoureusement depuis de longues années les courants néo-libéraux athées des sociétés contemporaines, et que j’ai manifesté à plusieurs reprises en 2013 contre les lois absurdes du président Hollande autorisant le dit « mariage homosexuel ». Il est surtout dommage que M. Chipkov n’ait aucun sens historique lui non plus. Le libéralisme a connu dans l’histoire plusieurs périodes. Le libéralisme de Tocqueville est tout à fait compatible avec le christianisme. Il en est même un des fruits lorsqu’il reconnaît la vigueur de la société civile américaine face aux désirs de volonté hégémonique de toute institution hiérarchique. Tandis que le néo-libéralisme de John Rawls, qui en vient à séparer toute considération morale de l’organisation juste d’une société, sans offrir de solution de synthèse entre le juste et le bien, a perdu quant à lui tout sens chrétien de l’attente eschatologique du royaume de Dieu sur la terre.

J’ai écris dans un ouvrage récent que la démocratie néo-libérale était en crise, autant en France qu’en Russie.[9] J’ai même salué le document de l’Eglise russe de 2007 sur les droits de l’homme. Ce texte a eu la finesse de montrer le rapport antinomique qu’entretiennent d’une part la liberté comme liberté de choix et source du droit contractuel (antexousion), et d’autre part la liberté comme donation de soi (elevtheria) et source du droit ecclésial. L’ultra-libéralisme est la théorie politique qui, partie de la vérité libérale de l’homme créé à l’image de Dieu, s’est satisfaite du droit prétendument « naturel », et en est venue à supprimer toute référence à Dieu jusqu’à se débarrasser de la loi comme fondement de tout droit. Le communisme marxiste est cette théorie politique, qui partie de la vérité de l’homme créé à la ressemblance de Dieu, appelé à tendre vers son modèle de justice dans le premier socialisme chrétien, en est venu, en rejetant Dieu, à confondre l’horizon du royaume à celui de la fourmilière.

Je suis convaincu que le temps est venu pour nos sociétés post-modernes (et post-confessionnelles) de trouver ensemble une troisième voie, celle de l’homme créé à l’image et à la ressemblance de Dieu, celle de la démocratie personnaliste qui se trouve toute autant célébrée en Russie, de Alexandre Pouchkine à Nicolas Berdiaev, qu’en Ukraine, de Taras Chevchenko à Myroslav Marynovytch, et en France, de Charles Péguy à Chantal Delsol. La nostalgie des temps anciens n’a aucun sens à l’heure de la globalisation. Le mythe de la « sainte Russie » et de la symphonie byzantine est caduc. La modernité a appris aux hommes contemporains que le royaume de Dieu est différent du royaume de César. L’Eglise ne doit certes pas pour autant se désintéresser des affaires de ce monde. Mais elle doit plutôt se comprendre comme le Buisson ardent, comme l’Epouse de l’Agneau qui par le rayonnement de sa paix contribue à la transfiguration de la cité terrestre. Une troisième voie serait également possible au plan du droit international qui éviterait une confrontation douloureuse entre l’Union européenne et l’Union eurasiatique en formation. La Russie, tout comme l’Ukraine et la Biélorussie, sont des nations européennes qui ont vocation à co-créer l’architecture politique d’une Union européenne réconciliée. Les démocraties orientales qui se sont libérés de l’idéologie soviétique en 1989 ont l’intuition que le monde post-moderne doit retrouver le sens de la transcendance dans la construction politique, ce qu’illustre parfaitement la nouvelle constitution polonaise. Mais les démocraties occidentales qui ont pris de plein fouet la crise de l’économie néo-libérale en 2008 peuvent également contribuer à l’invention d’un nouveau monde en réseaux, comme l’exemple de la e-constitution islandaise en témoigne magnifiquement.

J’aurais aimé que l’Eglise russe, qui a connu tant de martyrs et qui a expérimenté un tel renouveau théologique au XXe siècle avec, en France, des figures telles que le père Serge Boulgakov et Nicolas Berdiaev, et en Russie, le père Alexandre Men et le père Paul Adelgheim, soit l’un des fers de lance de ce double renouveau spirituel et politique. Le choix récent de rompre toute discussion sérieuse au plan ecclésiologique avec l’Eglise catholique, d’empêcher toute avancée ecclésiale avec le patriarcat œcuménique de Constantinople, et de s’enfermer dans une impasse théologico-politique avec l’idéologie du « monde russe » ne font que rendre plus difficiles encore les chances de réussite d’un tel renouveau.

Cela dit, encore une fois, je reste confiant. Il suffirait que le patriarche Kirill se mette à l’écoute de ceux qui en Russie et ailleurs dans le monde montrent des chemins de vérité, mais surtout qu’il soit à l’écoute de sa propre conscience, pour que tout puisse changer. L’organisation de l’Eglise russe est à ce point verticale depuis les réformes de l’an 2000 que son rôle et sa responsabilité personnelle sont déterminants. Un tel renouveau du patriarcat de Moscou ne se ferait pas en un jour bien sûr. Mais il lui reste encore un peu de temps s’il ne veut pas que son patriarcat, dont la naissance au XVIe siècle fut si difficile, sombre devant la nouvelle vague anti-religieuse qui pointe à l’horizon, et qui d’ici, déjà, semble particulièrement haute…

Antoine Arjakovsky





[1] Léon Tolstoï, « Je ne peux pas me taire », Écrits politiques, Textes choisis, traduits du russe et présentés par Éric Lozowy, Paris, Collection Retrouvailles, 2010.
[2] Dépêche de RIA Novosti du 4 janvier 2014 : « Патриарх : духовную основу РФ и Украины нельзя продать за похлебку » http://ria.ru/society/20140103/987804748.html#ixzz2pcrbnzhd
[3] "единая Церковь Святой Руси" — России, Украины и Белоруссии — не даст "за чечевичную похлебку продать наше духовное первородство".
РИА Новости
 http://ria.ru/society/20140103/987804748.html#ixzz2pcv1mtA6
[4] Michel Heller, Histoire de la Russie et de son Empire, Paris, Flammarion, 1997.
[5] Borys Gudziak, Crisis and Reform: The Kievan Metropolitanate, the Patriarchate of Constantinople, and the Genesis of the Union of Brest, Boston, Harvard Univ. Press, 1998. http://ucu.edu.ua/fr/history/union/
[7] « Их цель – сделать православие разменной монетой общегуманистических практик, устранив, таким образом, опасного конкурента. Продажа стула или автомобиля безразлична для предмета купли-продажи. Но продать веру – значит уничтожить ее. Они это прекрасно знают. Поэтому борются с религией как с чудаком, который грозит "обрушить рынок". Ведь с узколобой монетарной точки зрения принципы и вера – это лишь задирание цены. Что дешевле, купить или уничтожить? "Гуманизировать" православие или объявить ему открытую войну? Втянуть в оранжевые проекты или сделать мишенью антицерковного оранжевого проекта? Именно такой ультиматум нам выдвинут сегодня. Нас склоняют к почетной капитуляции. Надо лишь согласиться стать либеральными. То есть поддержать политические спекуляции и тупиковые болотно-майданные требования. Скажем прямо. Сегодня либерал-православие становится главной угрозой единству и благополучию Русской Церкви. Оно опаснее антиклерикализма и деструктивных сект. Медленный яд убивает вернее, чем выстрел: от него нельзя спрятаться. Средство только одно: не пробовать на язык сомнительное блюдо. » Александр Щипков, « Симуляция веры », http://www.religare.ru/2_103316.html
[8] http://www.religare.ru/2_103316.html L’introduction de A. Chipkov qui formule cette critique directe à mon attention a été supprimée le lendemain de la publication de l’article le 5 janvier sur le site religare.ru.
[9] A. Arjakovsky, Pour une démocratie personnaliste, Paris, Lethielleux, 2013.

samedi 4 janvier 2014

"+" Я не могу молчать



Я не могу молчать


Долгое время я закрывал глаза на  изменения в Русской Церкви. Я отождествлял Московскую Патриархию с Церковью. Как дитя перед наготой своего отца, страшно смущаясь своего недостоинства, я склонял к ней свое лицо. Сегодня, после двойного заявления Московского Патриархата 26 декабря 2013 в связи с событиями в Украине [1] на тему первенства в Церкви, я не могу молчать.[2] Я не могу сегодня рассматривать Московскую Патриархию в качестве легитимной структуры, представляющей Русскую Церковь.

Вот уже некоторое время я изобличаю неоправданные претензии Московского Патриархата на юрисдикционную власть над Украинской Православной Церковью. Достаточно обратиться к учебнику истории, чтобы удостовериться, что если и существует «Церковь-мать» для Украинской Православной Церкви,  то ею может быть только Константинопольская Церковь, к которой обратился князь Владимир в 988 году. Известно, как Украинская Православная Церковь в начале 1990-х пострадала от непризнания ее автономии. Из этого непризнания в Украине в 1991-1992 годах родились три православные церкви. В сентябре прошлого года в статье, опубликованной в La Croix, я уже упоминал, что рассуждения Патриарха Кирилла о цивилизационном единстве «Русского мира» были опасным мифом, потому что они узаконивают неоимперскую политику Кремля.

Имея общие цивилизационные корни, Киевская Русь, начиная с семнадцатого века, стала основой для образования трех народов и трех языков, украинского, белорусского и русского, однако мы не можем представить, что во Франции Папа подтверждает единство французского, испанского и итальянского народов исходя из единства католической веры.

Сегодня не только Патриарх Кирилл вновь обратился к этому сомнительному единству «братских народов Святой Руси», но он не сказал ни слова поддержки украинскому народу, который пришел массово выступить, в морозы, рискуя своей жизнью, против коррумпированного режима (начнем с того, что сын президента Януковича стал мультимиллионером за несколько месяцев), избивающего до крови мирных демонстрантов. Священный Синод, напротив, «решительно осуждает гражданские беспорядки и революции, которые не могут принести ничего хорошего народу». В Москве епископы совершенно не приняли в расчет заявление митрополита Владимира, главы Украинской православной церкви (в юрисдикции Московского патриархата), которая призывала в начале декабря украинское правительство обратить внимание на возмущение украинского народа. Напротив, епископы Московского Патриархата говорят о необходимости примирения между  «различными этническими и социальными группами».

Эта фраза показывает полную слепоту Московского Патриархата, который не видит, что на Евромайдане отсутствуют какие либо этнические вопросы, а есть лишь глубокое желание населения Украины, о чем свидетельствует все опросы, принадлежать к великой семье европейских народов, которая, несмотря на все ее недостатки, ставит превыше любого закона защиту достоинства каждой человеческой личности.

Вместо того, чтобы восхититься таким доказательством духовной жизнеспособности украинского народа, заявление делает сомнительные отсылки на «внешние силы», которые разделили Украинскую Православную Церковь по политическим причинам. Это правда, что Московская патриархия сделала все в течение двадцати лет, чтобы изолировать Киевский Патриархат (Церковь во главе с патриархом Филаретом, которая была провозглашена автокефальной в 1992 году, и не имеет признания в православном мире), чья основная претензия, которая никогда не была принята Москвой, заключается в переводе богослужебных текстов со старославянского языка на современный украинский и признании ее автокефалии. Тем не менее, в сентябре прошлого года Патриарх Московский Кирилл категорически воспротивился переводу текстов со старославянского на местные языки. Но наихудшим в этом злосчастном заявлении является, вероятно, то, что Московский патриархат, который даже российская пресса не стесняется критиковать за вкус к роскоши и богатству, упоминает «ценности» и «правду Божью», чтобы противостоять движению, которое опирается именно на чувство достоинства и справедливости.

Другое заявление Московского Патриархата от 26 декабря на тему первенства в Церкви также, на мой взгляд, ничем не может быть оправдано. Русский патриархат с совершенно советским менталитетом здесь свидетельствует о своей глубоко самодержавной природе и о своем злоупотреблении богословием с целью господства. Московский Патриархат на самом деле демонстрирует в этом заявлении свою глубинную антиэкуменическую природу. Мы наблюдаем прямую преемственность с советской эпохой, которая в 1948 году решительно осудила движение к христианскому единству.

Мы помним, что Патриарх Кирилл осудил использование самого слова «экуменизм» в 2007 году в Сибиу, Румынии. Русская Церковь, кроме того, после этой ассамблеи, покинула конференцию христианских церквей в Европе (CEC). Мы также знаем, что антиэкуменическое отношение связано с более широким отрицанием современности и демократии как таковой, о чем свидетельствуют многочисленные громкие заявления одного из ближайших сотрудников патриарха отца Всеволода Чаплина.

Таким образом, это заявление пытается убедить христианский мир, что власть епископа равна власти Бога, что авторитет Римского епископа, преемника Петра, не имеет евангельского основания, и что авторитет Патриарха Константинопольского имеет только формальное значение в Православной Церкви!

Я не буду возвращаться  здесь  ни к абсурдности таких предложений, ни к подробностям моей аргументации. В свое время я опубликовал статья о власти в православной традиции (в книге «В ожидании Собора Православной Церкви»), и я также недавно написал статью о моем понимании первенства в Церкви (статья вышла в выпуске журнала Истина за январь 2014 года)[1]. Я просто хотел бы сказать всем верным Русской Церкви, что не стоит краснеть от стыда из-за этого заявления. Это заявление просто не имеет никакого богословского значения. Достаточно просто вспомнить три вопроса, чтобы закрыть дискуссию, которая имеет никакого богословского значения для заказчиков текста и фактически полностью является политической.

Во-первых, составители этого заявления просто путают понятие власти-авторитета (знаменитое exousia, которое используется в Евангелии) с властью-силой (которая используется светским правом). Действительно, это различие существует только в рамках христианской веры. Тем не менее, диалог между Христом и сотником позволяет получить представление о разнице между властью-авторитетом и властью-силою (Лк. , 7, 1-10). Власть-сила, по словам сотника, это сказать «иди» своему рабу, и он делает. Власть-авторитет, в свою очередь, может творить чудеса, такие как исцелить кого-то на расстоянии, потому что она основана не на принуждении, а на любви. [3] Эта путаница приводит ко многим искажениям. Тот факт, что текст говорит о епископах как о «питающих верных евхаристическим Таинством», показывает, что составители имеют очень слабую богословскую культуру. Хуже всего, наверное, что Московская Патриархия использует самые изобличающие слова Христа (ср. п. 4 и 6) в отношении тех, кто хочет власти, а не служения, чтобы оправдать позицию, которая именно понимает власть как силу, а не служение. Мы настоятельно рекомендуем московским редакторам прочитать статью отца Сергия Булгаковa «Иерархия и таинство», опубликованную в журнале «Путь» в 1938 году. Соборная практика Церкви не ставит, по его мнению, епископа над верными, поскольку они рассматриваются как цари, первосвященники и пророки в силу крещения. Православная историческая практика, подразумевающая тесную связь епископа и народа Божьего, подтверждает догматический принцип, что «вся Церковь имеет иерархическую структуру как Тело Христово и храм Святого Духа». [4] Служение является основой и функцией иерархии. Стоит здесь прочитать также великую книгу отца Павла Адельгейма «Догмат о Церкви в канонах и практиках».[2]

Во-вторых, если Христос имеет всю полноту власти над Церковью, это не значит, что Церковь не должна соответствовать тринитарной  природе власти Бога. Российские епископы не могут этого избежать, вырывая цитаты из Отцов Церкви и отбрасывая десятилетия экуменических исследований на эту тему. Так как действительно, фигура Отца, личностная основа видимого единства Троицы, должна быть актуализована в организации Церкви, и фигуры Сына и Святого Духа также должны быть задействованы. Вот почему Парижская школа так настаивала на богословии Иринея Лионского, наряду с именами Игнатия Антиохийского и Киприана Карфагенского. Именно Ириней говорит: «Ибо где церковь, там и Дух Божий; и где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать» (Ириней, Против ересей, III , 24, 1). Управление Церкви, как бы не был против Патриарх Кирилл, не может основываться только на фигуре епископа. В остальном, если быть честным, следует помнить, что епископы в апостольские времена избирались народом Божиим.

Пока не ясно, почему в российском документе по мере удаления от уровня епархиального управления, власть-сила, которая принимается на местном уровне, трансформируется на глобальном уровне во власть-авторитет, которая понимается как простое первенство чести. Власть как служение имеeть смысл для Московского патриархата только на глобальном уровне, и не  служит никакой цели на местном уровне. Это является следствием изначальной путаницы между властью-авторитетом и властью-силой, и отсутствия катафатического богословия власти. Тем не менее, достаточно прочитать 34-е Апостольское правило (которое было принято на Антиохийском Соборе в 341 году), чтобы понять, что принцип власти как служения распространяется на все уровни Церкви: «Епископам всякого народа подобает знать первого в них, и признавать его как главу, и ничего превышающего их власть не творить без его рассуждения: творить же каждому только то, что касается до его епархии, и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо так будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец, Сын и Святой Дух». [5]

Кроме того, отсутствие специальных знаний у московских составителей по вопросам управления Церкви в первом тысячелетии очевидно. Им рекомендуется вникнуть в текст Смешанной французской комиссии по православно-католическому диалогу. [6] Последняя признала, что первенство региональном и универсальном уровне не было абстрактным. В дополнение к власти созывать соборы, Римский Престол (как и Константинопольский) имел право судить дела об апелляции и кассации, как это было признано Сардийским собором в 343 году. Древняя церковь признала это право на Четвертом Константинопольском соборе в 879 году.

В-третьих, власть первенства в Церкви на вселенском уровне московские епископы до сих пор подозревают в желании поставить под вопрос авторитет местных церквей. До такой степени, что первенство Константинопольского патриарха для всех Православных Церквей, которое, безусловно, признано (и которое пришлось намного урезать составителям заявления) полностью лишена содержания и, следовательно, всякого смысла. Эта власть может выражать себя, как считают на самом деле московские авторы, только когда наблюдается консенсус всех Поместных Церквей! Понятно, почему Православная Церковь не смогла созвать всеправославный собор в течение нескольких веков.

Хотелось бы видеть больше смирения со стороны Церкви, которая критикует дух господства Римской Церкви и была не в состоянии признать легитимность Эстонской Православной Церкви. Кроме того, Католическая Церковь обвиняется в желании управлять всеми делами в мире из единого административного центра в Риме. Это значит не учитывать сотни Церквей-членов Католической Церкви, и соборы, которые проводятся на регулярной основе в Ватикане и в которых участвуют все эти Церкви. Это значит  игнорировать усилия пап, начиная с Иоанна XXIII и папы Франциска, по децентрализации организации Католической церкви и признанию более широких полномочий Поместных Церквей. Я не говорю, что позиция Римской Церкви была безупречной на протяжении всей истории. Недавно я высказался с целью предложить троичную модель управления в рамках Церкви Вселенской (kat’hôlique), поместной и епархиальной, которая объединяет дары Петра, Иакова и Иоанна.[7] Но наименьшее, что могли бы сделать московские редакторы  – это учитывать динамическую реальность истории и глубокое желание последних пап придумать такой способ управления, который согласовывался бы с богочеловеческой природой Церкви и, следовательно, был бы полностью крещальным, евхаристическим и пастырским. Я также рекомендую прочитать книгу православного богослова Оливье Клемана Rome autrement [8], который признает, что преемники Петра располагали большой долей права личного в управления Церкви, которое было им присуще. Просто прочитайте главу 21 Евангелия от Иоанна.

Но, как показывает православная христианская традиция, - и это различие может быть трудно понятным для московских составителей -, это личное, но не индивидуальное право. Поскольку именно Церковь является непогрешимой, а не отдельно Папа, как это хорошо показал великий католический богослов Бернард Сесбуэ. [9]

Правда в том,  что в конечном итоге советская коммунистическая идеология не исчезла из бывшего СССР. Это видно предельно ясно сегодня из манифестаций в Украине против коррумпированного режима, но и в более широком смысле против государства, глубинная архитектура которого не изменилась со времен Сталина. Но, и для меня это ужасно писать здесь,  не только на улицах Киева все еще присутствуют бюсты Ленина. Советская идеология имеет глубокие корни даже в церковном менталитете сановников Московского Патриархата. То, что эти сановники выступают одновременно против стремления к духовной демократии украинского народа и  против жажды народа Божьего получить доступ к единству Церкви, является глубоко значимым для меня. Московский Патриархат страдает от отсутствия покаяния, от того, что не очистился после долгих лет компромисса с советской властью. Как показывают все больше и больше специалисты из Русской Церкви во Франции (К. Русселе) и в России (Н. Митрохин), эта Церковь не имеет чувства истории и не понимает новых вызовов настоящей эпохи глобализации. Я хотел бы добавить, что Московский патриархат демонстрирует цинизм еще более отталкивающий. Это объясняет, почему большинство интеллектуалов с болью и тайком оставляют Московский патриархат, и мощный антиклерикализм распространяется среди российских, украинских и белорусских народов.

***

На протяжении всех моих последних тридцати лет в Православной Церкви я не бездействовал. Когда в 1980 годы Московский Патриархат шел на компромисс с советской властью, я делал все, в различных христианских православных организациях, чтобы помочь русскому народу освободиться от коммунистического рабства. Я помню, как благодаря труду Кирилла Ельчанинова я принес некоторое количество религиозной литературы и компьютеры диссидентам, таким как Александр Огородников или Виктор Попков. После, когда СССР распался, и Московский Патриархат пережил духовное обновление благодаря, в основном, христианским диссидентам и религиозной литературе русской эмиграции, я сделал все, чтобы передать наследие духовного и интеллектуального обновления Парижской школе. Я жил в Москве почти непрерывно с 1989 по 1998 года. Я встречал величайших духовных деятелей, таких, как отец Александр Мень, отец Георгий Чистяков, отец Георгий Кочетков, а также многих российских интеллектуалов, таких как Александр Солженицын, Сергей Аверинцев, Ольга Седакова. Я был очень рад видеть, что Русская Церковь поднимается из пепла и снова несет благую весть о воскресении Христовом и близости Царства Божьего народу, который настолько пострадал во время интенсивной советизации на протяжении семидесяти лет.

Я отметил тогда, что официальная Церковь не покаялась в своих компромиссах с советской властью, режимом, который нес ответственность за десятки миллионов смертей. Как обнаружили опубликованные архивы КГБ, большая часть тех епископов, которые в настоящее время работают в Московском Патриархате, начиная с патриархов Алексия и Кирилла, являлись агентами советских спецслужб. Практически никто не произнес mea culpa. Очень сдержанные сожаления Патриарха Московского Алексия II, сделанные от имени Русской Церкви в 1990 году не могли составить этому противовеса. Патриарх Алексий II просто заявил 27 октября 1990, что Синод епископов уже не чувствовал себя связанным декларацией митрополита Сергия о подчинении советской власти в 1927 году. В том же заявлении, однако, он добавил, что оправдывает принцип подчинения Церкви светской власти, используя имя апостола Павла. И только в 2000 году Русская Православная Церковь в ее социальной концепции робко принимает принцип сопротивления несправедливой власти.

Я также заметил, с болью, что все течения, обвиняемые в «модернизме» – уничижительный термин, ошибочно отождествляемый с псевдоцерковью «Живая Церковь» в 1920 году – энергично преследуются. Я читал с грустью, что тот же патриарх благословил дважды обе неоколониальные войны в Чечне. И я наблюдал, что под предлогом единства Русской Церкви сторонники экуменического диалога все более маргинализировались, и оправдывались те, кто публично сжигали книги отца Александра Шмемана. Настоящие модернисты, какими себя объявляли учителя Парижской школы, такие как Сергий Булгаков, Александр Шмеман и Георгий Федотов, были далеки от желания разделить Церковь. Они только осуществляли реформы, проводимые на Западе Парижской школой, такие как участие мирян в жизни Церкви, перевод богослужебных текстов на родной язык, и евангельская экуменическая открытость.

Это одна из причин, почему я покинул Россию в 1998 году и обустроился в Украине, стране гораздо более открытой для самой аутентичной православной традиции, для современности и экуменического и межрелигиозного диалога. В Киеве, где я опубликовал мою книгу о Парижской школе на русском языке, я пользовался гостеприимством многих очень живых православных приходов и огромной дружбой украинской интеллигенции. Проведя четыре года в Киеве, я переехал во Львов, где я обнаружил яркую Греко-Католическую Церковь, наследницу Православной Церкви Киева, которая осталась верной единству Флорентийского собора в 1439 году. Московский Патриархат обвиняют ее в уничтожении трех своих епархий в начале 1990-х, когда эта Церковь, бывшая долгое время под запретом, только восстанавливала свои приходы (большинство конфликтов 1990-х годов в Западной Украине происходили между Украинской Православной Церковью и Киевского патриархата, что было в то время малоизвестно).

Мне удалось основать в Украинском Католическом Университете первый Институт экуменических студий в мире, созданный на православной земле. При  поддержке епископов и православных, католических и протестантских деятелей мы учредили степень магистра в области экуменических студий, экуменический web-журнал на русском и украинском (www.dukhovnist.in.ua), ежегодную Экуменическую социальную неделю, а также множество симпозиумов, фильмов и публикаций. Я отметил начальное нежелание местного православного епископа Украинской Православной Церкви Московского Патриархата. Но я был счастлив видеть, что он, наконец,  дал согласие на участие с большим интересом к нашим главным событиям. И прежде всего, я был рад получить поддержку Митрополита Владимира, главы Украинской Православной Церкви, и многих священников и мирян Православной Церкви.

Правда, я был потрясен, увидев, что Московский Патриархат продолжал обвинять христиан греко-католического обряда в государственной измене, хотя он должен был начать с покаяния в организации псевдособора во Львове в 1946 году под давлением Сталина. Этот маскарад, который в 2014 году до сих пор не осужден Московским Патриархатом, привел к аресту многих епископов и прямому запрету Церкви. Вот почему я опубликовал статью о псевдособоре во Львове и снял фильм на нескольких языках на эту тему. Я был также потрясен, что Московский Патриархат не осудил решительно сталинскую власть за ее акт геноцида против украинского народа в 1932-1933 годах, известный Голодомор, который привел к гибели почти 5 миллионов человек. То, что он не сделал этого в 1933 году, я все еще мог понять, потому что, к сожалению, митрополит Сергий Московский связал свою судьбу с «болями и радостями» сталинского режима с 1927 года. Но то, что после 1991 года он продолжает снижать значение великого страдания, причиненного всему советскому народу в ту эпоху, я до сих пор понять не могу. Я также являюсь соорганизатором в Ла Салетт, а затем в Париже, двух симпозиумов на тему Голодомора.

Я был в шоке, наконец, увидев, что Московский Патриархат не принес извинений русской эмиграции за весь вред, который он причинил ей в прошлом, и не высказывает ей никакого общественного признания за работу по сохранению русской духовности, которая осуществлялась в Париже между Рю де ла Монтань Сент-Женевьев и улицей Оливье де Серра. Достаточно было бы для русского патриарха стать на колени на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа на могиле отца Сергия Булгакова и публично опровергнуть решении своего предшественника митрополита Сергия в 1935 году, осудившего мысли профессора Свято-Сергиевского института в Париже. Было  легко это сделать, поскольку комиссия, созданная в 1937 году митрополитом Евлогием, российским епископом, посланным в Париж Святейшим Патриархом Тихоном, полностью оправдала главного богослова Парижской школы. В то время  она  была единственным полностью каноническим органом в Русской Православной Церкви. Но не было не только никаких актов покаяния,  Московский Патриархат решил вместо этого отобрать у эмиграции самые красивые храмы. Например, собор в Ницце на протяжении десятилетий содержался русскими эмигрантами и был одним из очагов этой эмиграции, которая сделала так много, чтобы сохранить память о свободной России во время Сталина и Брежнева.

Но патриархат отобрал в 2011 году этот собор без сожаления, опираясь на силу Российского государства и французские суды. Он сделал это, ссылаясь на очень сомнительный аргумент в пользу преемственности, установленную московскими юристами, современного российского государства от царской империи через советское государство. Эта преемственность, принятая французскими юристами, должна была бы привести к погашению российских долгов и компенсации семьям русской эмиграции, лишенным имущественных прав. Но ничего из этого не случилось. Московский Патриархат даже имел смелость заявить в 2007 году своей пастве в России, что произошло примирение с выдающейся Церковью русской эмиграции, известной своим высоким богословием и приверженностью свободе. Он сделал это заявление, скрывая от них, что на самом деле это было только немногочисленное консервативное, и антиэкуменическое меньшинство Церкви эмиграции (знаменитая так называемая « Зарубежная Церковь », которая не была еще признана ни одной Православной Церковью в мире, в основном из-за ее поддержки нацистов во время войны). И снова здесь я ограничивался рекомендацией тем, кто просил моего совета, прочитать мою книгу по истории Православной Церкви в изгнании («Журнал Путь. Поколение религиозных мыслителей русской эмиграции в Париже», Phénix, 2000).

Недавняя двойственная позиция Московского Патриархата относительно первенства в Церкви и политической ситуации в Украине стала для меня каплей, переполнившей чашу. Я долго благословлял моих бабушек и дедушек, которые в 1931 году сделали смелый шаг, оставив Московскую Патриархию и перейдя под омофор Константинопольского Патриархата. Сегодня я констатирую с грустью, что иерархи, которые направляют судьбы Русской Церкви, не достойны миссии всеобщего примирения, возложенной на них Всевышним. Но я сохраняю уверенность. Поскольку семена жизни, которые были брошены  в Русской Церкви, в Парижской школе и в множестве мучеников и исповедников веры, восторжествуют над невзгодами и лицемерием. Поскольку речь не идет о текстах высокого канонического значения, со временем это можно будет еще исправить более просвещенными текстами. И потом, в конце концов, Московский Патриархат, как он сам признает, существует только начиная с шестнадцатого века.

                                                                                                Антуан Аржаковский



________________________________________
[3] A. Arjakovsky, « L’autorité dans la tradition orthodoxe », En attendant le concile de l’Eglise Orthodoxe, Paris, Cerf, 2011, p. 87.
[4] Cf A. Arjakovsky, La génération des penseurs religieux de l’émigration russe, Paris, L’Esprit et la Lettre, 2002, p. 533 ; см. также оригинальный текст Сергия Булгакова : http://www.odinblago.ru/path/49/2
[5] Eusèbe de Césarée, Histoire ecclésiastique, V, XXIII, 2-3, t. II, Sources chrétiennes 41, pp. 66-67.
[6] Commission mixte de dialogue, La primauté romaine dans la communion des Eglises, Paris, Cerf, 1991.
[8] Оливье Клемана Rome autrement, Paris, DDB, 2007.
[9] Bernard Sesboüé, Histoire et théologie de l’infaillibilité de l’Eglise, Paris, Lessius, 2013.



[2] « Когда иерархическая власть опирается на человеческое своеволие, будь то демократическая власть большинства, или авторитарная власть узурпатора, или тоталитарная власть идеологии, она ограничивает свободу Духа, предписывая пределы его «дыханию». Все издержки демократии и тоталитаризма в полной мере обнаруживают себя в авторитарной власти епархиального архиерея. Когда епископ выдаёт свои хотения за волю Церкви вместо того, чтобы подчинять их её воле - «обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты», вместо Богочеловеческого организма Христовой жизни возникает человекобожеская структура архиерейского культа. Понятие «соборность» подменяется «клерикализмом». » Иерей Павел Адельгейм, Догмат о Церкви в канонах и практике, M. 2002, стр.19.